Игры престолов: как Москва снова стала столицей

«Круглые, гаденькие пульки шрапнели градом барабанят по железу крыш, падают на камни мостовой,— зрители бросаются собирать их «на память» и ползают в грязи. В некоторых домах вблизи Кремля стены домов пробиты снарядами, и, вероятно, в этих домах погибли десятки ни в чём не повинных людей». Узнав об артиллерийском обстреле московской крепости и уничтожении архитектурных памятников, Луначарский попытался уйти с поста народного комиссара просвещения. Со стороны Ленина прозвучали: «Как вы можете придавать такое значение тому или другому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идет об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую все, о чём могли только мечтать в прошлом?» 2 ноября стороны прекратили огонь. Погибло около тысячи человек. Символично, что под грозный голос орудий православная церковь впервые за 300 лет выбрала своего патриарха. На долю Тихона в ближайшие несколько лет выпадут тяжелейшие испытания. 

Москва хоронила погибших, вставляла стекла, возвращалась к мирной жизни. Октябрьские перестрелки воспринимались как нечто из ряда вон выходящее, но первопрестольная надеялась, что дальнейшая смута ее не коснется.  Москва думала, что ее оставят в покое, ведь все важнейшие вопросы последних двухсот лет решались в Петербурге. Но тут вектор истории резко изменился – 12 марта 1918 года столица была перенесена в Москву. Решение принималось долго, среди альтернативных вариантов рассматривали даже Нижний Новгород. Двумя днями ранее поезд с Лениным отправился с окраинной Петроградской платформы «Цветочная». Не обошлось без происшествий, в пути возникла стычка с матросами-анархистами. Охрану советского лидера несли несколько сотен латышских стрелков: «С поездом прибыла масса вооружённых солдат, каких-то штатских и, наконец, в вагоне первого класса представители центрального советского правительства. Вместе с Лениным приехали Зиновьев и управляющий делами совета народных комиссаров Бонч-Бруевич».

Стоит отметить, что тогда город мало подходил для выполнения административных функций – дворцы Кремля не так часто посещались высокими гостями, а центр Москвы давно приобрел торговый характер. Звучали смешки: как совместить Тверскую и Троцкого, ЦК и московское купечество? Как большевики будут бороться с темнотой, мещанством, обычаем обнажать шапку перед Спасскими воротами и кликушами у Иверской часовни?  Под ехидные голоса большевики перевозили свое нехитрое хозяйство, которое изрядно разрослось за несколько месяцев, проведенных у власти. 

Кремль был открыт для москвичей в XIX веке, но большевики вернули ему средневековое значение, превратив в неприступную крепость. Из монастырей внутри стены выселили всех монахов, предварительно изъяв у них церковные регалии и драгоценности. Первый комендант Кремля П.Мальков описывал центр твердыни: «На улицах  была несусветная  грязь. Весна стояла в 1918 году  ранняя, дружная.  Уже в конце марта  было  по-апрельски  тепло, и на улицах Кремля разливались  настоящие озера талой воды, побуревшей от грязи и мусора. На обширном плацу, раскинувшемся между колокольней Ивана  Великого  и Спасскими воротами, образовалось такое болото, что не проберешься ни пешком, ни вплавь. Общее впечатление запущенности и неприбранности усиливало бесконечное количество икон». В Кремле еще оставались сторожа, швейцары и слуги, помнившие Александра III. В 1919-1921 годах их потихоньку выселяли за пределы стены, а в поистине царских зданиях обосновались новые руководители. Население Кремля достигало двух тысяч человек. От бытовых неурядиц страдал даже Ленин, о чем свидетельствуют записки: «Прошу выдать Владимиру Ильичу две миски, скалку, чайник, лопатку и метелку для собирания сора».

Широко использовались и роскошные гостиницы, появившиеся в Москве на рубеже XIX-XX века. Большинство из них превратились в Дома Советов. «Националь» на углу Тверской и Охотного Ряда стал 1-м Домом Советом. Целую неделю вместе с Крупской здесь жил Ленин, пока для вождя не обустроили кремлевскую квартиру. Более помпезный и величественный «Метрополь» превратился во 2-й Дом Советов. Здесь обитали Бухарин, Антонов-Овсеенко, Чичерин, Свердлов. В огромном ресторане проходили заседания ВЦИК. Анатолий Мариенгоф, отобразивший реалии военного коммунизма в «Циниках», отмечал: «Мой старший брат Сергей — большевик. Он живет в «Метрополе»; управляет водным транспортом (будучи археологом); ездит в шестиместном автомобиле на вздувшихся, точно от водянки, шинах и обедает двумя картофелинами, поджаренными на воображении повара».

В «Метрополе» кормили хуже, чем в «Национале», давали от 100 до 400 граммов плохого хлеба с песком, опилками, щепками. Даже ведущим работникам наркоматов иногда приходилось обращаться к спекулянтам. Черный рынок запрещен, но именно он и спасает. Шутили: «Национализация торговли означает то, что вся нация торгует». Илья Эренбург вспоминает, что ему в «Метрополе» давали пустой суп, пшенную кашу и замороженную картошку. При выходе нужно было сдать ложку и вилку, без этого не выпускали. Сахар и белую муку давали только коммунистам, остальные довольствовались селедкой, сушеными фруктами и леденцами-монпансье. Была похлебка-болтушка, котлеты из картофельной шелухи.  Готиница превратилась в грязный и запущенный постоялый двор, лучшие помещения были заняты людьми случайными, родственниками и любовницами видных чиновников. Появился ироничный термин «содкомы», содержанки комиссаров. Лифты не действовали, окурки отправлялись на лестницу. Чуть ли не каждый день проходили товарищеские суды о краже ложек, кастрюль с общей кухни.

На фасаде «Метрополя» сохранилась память о первых годах советской власти. В 1900-е годы здание опоясывала майоликовая надпись из Ницше: «Опять старая истина, когда выстроишь дом, то замечаешь, что научился кое-чему». Позже ее заменили на ленинское изречение: «Только диктатура пролетариата в состоянии освободить человечество от гнета капитала».

Толкучие рынки помогали москвичам выжить в непростые годы. Пышным цветом расцвела Сухаревка. Цены, конечно, казались непомерными. Самым главным фастфудом тех лет считалась колбаса из конины, ее поджаривали и подавали вместе с драгоценным хлебом. Но в городе не прекращалась разгульная жизнь. В Охотном Ряду открылось кабаре «Подполье», где смешались миллионеры, дворяне, купцы, любители кокаина, проститутки, спекулянты. Здесь выступал Вертинский с напудренным белым лицом и другие декадентские поэты. 

Большевики принесли с собой новые ритуалы, памятники и новые праздники. В условиях гражданского противостояния, разрухи и голода было сложно создать что-то постоянное, поэтому первые символы советской государственности сохранились только на малочисленных старых фотографиях. Столица – это не только город, это оплот власти и символ, важный для всего народа. Зримое подтверждение своего статуса в камне Москва получит только при Сталине. Она обретет широкие проспекты, метро, рубиновые звезды вместо двуглавых орлов. В первые годы советской власти денег не было вообще, поэтому использовались бросовые материалы - ткань, дерево, гипс. Большевики взяли старые, царские формы патриархальной Москвы и в первые годы просто задрапировали фасад. 

К первой годовщине революции Ленин приказал восстановить поврежденный часовой механизм Спасской башни: «Надо, чтобы эти часы заговорили нашим языком». Улицы заполнялись довольно сомнительными памятниками, сооруженными в рамках плана монументальной пропаганды. Изначальный список состоял примерно из 60 персон - там смешались Гарибальди и Спартак, братья Гракх и Белинский, Григорий Сковорода и Шопен. К качеству памятников высоких требований не предъявляли: «Важно, чтобы они были доступны для масс, чтобы они бросались в глаза. Важно, чтобы они были сколько-нибудь устойчивы по отношению к нашему климату, не раскисли бы, не искалечились бы от ветра, мороза и дождя». Первые советские монументы часто страдали от идеологических врагов – так, в ноябре 1918 года в Александровском саду взорвали памятник Максимилиану Робеспьеру. Другие скульптуры погибли от дождя и снега либо были демонтированы.

Предприятия национализировались, квартиры уплотнялись, трамваи не ходили. Жизнь в городе замерла. «Москва эпохи военного коммунизма: все бесплатно — хлеб по карточкам, 50 граммов в день на обывателя и на детей, часто это бывал суррогат. Дома зимой не отапливались, водопровод и канализация замерзали, электричество горело тускло или не горело совсем, трамваи не ходили. На улицах лежали сугробы снега, и только посредине тянулась узенькая тропинка, по которой граждане РСФСР двигались с санками и рюкзаками. Из форточек дымили трубы буржуек, в них при недостатке дров жгли книги и мебель». Деревянные дома и избушки разбирались на топливо. «В связи с катастрофической нехваткой в городе дров правление Московского потребительского общества в своем заседании разработало план распределения населению шишек». Москва медленно погружалась в сумерки. Но художники и поэты умудрялись творить даже в таких трудных условиях, когда песнь ноющего желудка заглушалась духовными поисками и удивительной ясностью духа. 

Новая экономическая политика оживит Москву, и уже с 1921 года город начнет оживать. Анатолий Рыбаков, живший на Арбате, вспоминал: «За два года все неузнаваемо изменилось. За два года! Отменили продуктовые карточки. На Арбате открылись частные магазины. Было все. В Охотном ряду снова рубили мясо. На Смоленском рынке торговали всякой снедью, и чего там только не было! Молочницы ходили по домам с бидонами, мужики разносили картошку, зелень... Страна, разрушенная за семь лет войны белыми, красными, зелеными — какими хочешь, — оправилась в считанные месяцы, восстанавливалась, поднималась».