Офеня – ритейлер позапрошлого века

В своих коробах офени, они же ходебщики и коробейники, хранили самые разнообразные сокровища – ткани соседствовали с дешевыми украшениями, иконами, книгами. Владимир Даль приводит интересное определение представителя этой замкнутой касты: «Мелочной торгаш вразноску и вразвозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, шелком, иглами, с сыром и колбасой, с серьгами и колечками…» Точное происхождение слова «офеня» неизвестно. Некоторые считают, что оно произошло от турецкого «эфенди» (господин), другие выводят балканские корни, ведь странствующие торговцы из Греции появились на Руси в допетровские времена. У коробейников был свой тайный язык, который назывался «феней» и включал сотни слов и выражений. И.И. Срезневский в конце 1830-х годов занимался его изучением. «Стотный» – богатый, «плеханка» – баня, «корыфан» или «корыфанчик» – девушка, «дермоха» – драка, «охноватый» – дурной, «ахлюжница» – колокольня, «хлябо» – много, «комлюха» – палка, «ламишник» – полтинник, «сколпича» – пшеница, «бухарник» – стакан. Офени могли спокойно и без страха беседовать в присутствии чужих людей. В начале XX века замысловатый язык переняли представители уголовного мира и с тех пор «ботают по фене».


Подобный род занятий для офени иногда был дополнительным заработком. С марта по сентябрь он трудился на своем собственном участке, а поздней осенью брал в руки короб и отправлялся в путь. Не гнушались такой работы малоземельные крестьяне. Появление торговца в отдаленных местах было целым событием. Первым делом крестьяне требовали у зашедшего в село коробейника свежих лубочных картин. Русский лубок, порой безграмотный и аляповатый, заменял деревенским жителям и учебник географии, и газету, и картинную галерею. Пестрые картинки по-своему осмысляли известные события и исторических персонажей. Широким спросом пользовались Еруслан Лазаревич с Бовой Королевичем, мыши, хоронившие кота. В лубочной литературе встречались жития святых. Лубками крестьяне обычно украшали стены своего жилища. Постепенно лубки стали изготовлять типографским способом, и даже крупнейшие книгоиздатели не гнушались подобным заработком. Лубок стоил недорого, но на рынок выбрасывались исполинские тиражи, в России 1890-х годов выпускали 10-15 миллионов картинок. Технический прогресс постоянно шел вперед, и в конце XIX века даже в самых дальних деревнях, тесня лубок, встречались вырезанные из иллюстрированных журналов портреты императорской семьи.

Обычно офеня запасался товаром на ярмарке или на центральном складе в крупном городе. Большое внимание расширению сети распространителей уделял книгоиздатель Иван Дмитриевич Сытин. Он понимал, что офеня рано или поздно доберется до самых глухих деревень, поэтому с удовольствием отпускал товар в кредит. Он лично подбирал лубки, дешевые народные издания, старался выяснить, какие продукты пользуются в той или иной губернии наибольшим спросом. Своим офеням Сытин обеспечивал ночлег в Москве и баню. Подобный «социальный пакет» появился в условиях растущей конкуренции – так, Синодальная типография оплачивала своим распространителям железнодорожные билеты.

Характерно, что не все продавцы книг пока еще умели читать, и Ивану Дмитриевичу приходилось рассказывать свои работникам основные сюжетные линии. У книгоношей часто можно было застать Льва Толстого. Русскому классику они втолковывали, что народ интересуется сказками и байками пострашней, про чертей да про русалок: «В деревне и без того оголтелая скучища. Только и ждут, как наш брат, балагур, придет, всю деревню взбаламутит. Только и выезжаем на чертяке... Старухи каются, под образа вешают, молятся и на чертяку косятся. Кому не надо, и то продадим. Пишите-ка, Лев Николаевич, книжечки пострашнее». Офеня часто иронизировал над окружающими и кричал, предлагая очередную порцию картинок с «чертякой»: «Кому семь смертных грехов? Кому будущее на том свете?»

Нравоучительные книжки Толстого интересовали деревенскую интеллигенцию, но эта прослойка в России конца XIX века была ничтожно мала. Книга с трудом приживалась на селе. Вот что писали о Шуйском уезде не столь далекой от Москвы Владимирской губернии: «В зажиточных семьях к покупке книг относятся снисходительно, в семьях со средним достатком этому препятствуют, особенно женщины, которые любовь к книгам считают блажью. В бедных семьях бывает много греха из-за покупки книг; за книгу ценою в пятак бабы житья не дадут («хочешь читать — проси у людей, али Псалтирь читай»). Меньше ругани бывает из-за пропитого рубля, чем из-за копеечных книг, ибо пьянство считается злом неизбежным, с которым и бороться бесполезно, книги же — блажь».

Сытин, хотя и начал экспансию дешевой книги в деревню, в основном интересовался «масс-маркетом», который расходился подобно горячим пирожкам. В окрестностях Никольской находили безвестных писателей, готовых за 3-5 рублей написать очередную приключенческую повесть. Некрасов мечтал о временах, когда мужик «…Белинского и Гоголя с базара понесет». Постепенно бульварная литература стала вытесняться книгами издательства «Посредник», простенькой научной литературой, календарями. За сотню тощих книжек Сытин просил всего 95 копеек. Коробейник продавал их с наценкой в 200-300 процентов. Крестьяне охотно раскупали песенники, потому что хотели прикоснуться к городской жизни и исполнять не только народные произведения. Библиотеки пока еще не дотянулись до села и маленьких городков, а цены на книги казались непомерными. Д.Н. Мамин-Сибиряк вспоминает, как хотел, будучи мальчиком, купить атлас для обучения рисованию, но офеня просил за книжку два рубля серебром.



Но даже глупые брошюрки по 5-10 копеек приучали народ к чтению. Вокруг грамотного рабочего или крестьянина сразу образовывался кружок в 10-20 человек, и долгими зимними вечерами в маленькой сторожке или прихожей устраивались «читки». Тот же Мамин-Сибиряк рассуждает: «Мы сейчас слишком привыкли к книге, чтобы хотя приблизительно оценить ту громадную силу, которую она представляет. Важнее всего то, что эта сила, в форме странствующей книги в коробке офени, сама приходила уже в то далекое время к читателю и, мало того, приводила за собой другие книги, — книги странствуют по свету семьями, и между ними сохраняется своя родовая связь. Я сравнил бы эти странствующие книги с перелетными птицами, которые приносят с собой духовную весну. Можно подумать, что какая-то невидимая рука какого-то невидимого гения разносила эту книгу по необъятному простору Руси, неустанно сея «разумное, доброе, вечное».

Офени понимали, что часть крестьян живет в мире натурального хозяйства и с деньгами соприкасается редко. Сытинские книгоноши умудрялись менять свой товар на овес, льняное семя и пеньковые лапти: «…Изношенные лапти плывут в Питер, а там из этого добра бумагу на фабрике у Печаткина делают. Вот какой оборот получается! И от книжечек доход и от лаптей не убыток». В начале XX века конкуренцию коробейникам составляли и железные дороги, и крупные магазины, и каталоги товаров с доставкой по почте. Офени стали объединяться в артели, забираться в места, куда нога купца и капиталиста еще не ступала. Даже перед революцией российская торговля существовала как бы в нескольких временных измерениях – пока столичные дамы примеряли новинки в петербургских и московских пассажах, жители Урала и Поволжья могли с нетерпением ждать появления «ходебщика». Модернизация нисколько не спугнула мелочных торговцев. Сейчас в электричках работают потомки офеней XIX века. Они предлагают клейкую ленту от мух, чудо-терку, газеты, православные календари, очки, кроссворды, надувные подушки и маникюрные ножницы.