Как пушнина стала главным русским богатством

Важнейшей строчкой отечественного экспорта вплоть до XIX века была «мягкая рухлядь», пушнина. Если на Диком Западе искатели счастья забирались все дальше в надежде найти золото, то российские землепроходцы шли вперед в поисках драгоценных мехов. Сибирь всё не кончалась. Осознание необъятности ее просторов произойдет значительно позже. Ерофей Хабаров писал о тяготевшей к Амуру Даурии, что эта страна «против всей Сибири будет всем украшена и изобильна». На горизонте был только исполинский Тихий океан. Сибирь воспринималась как российское Эльдорадо, богатый край, где все найдут свое поле для деятельности. Поселения здесь не были характерной частью пейзажа. «Чего мы там не натерпелись, каких бед-напастей не испытали; сторона незнакомая, чужая и совсем как есть пустая — нигде человечья лица не увидишь, одни звери бродят по той пустыне».

До XVI века русские меха попадали в Западную Европу через Новгород. В торговой книге  ганзейского купца Гильдебранда Фекингузена упоминается несколько десятков разновидностей товара – «бобровые шкуры», «бобровые брюшки», «белки», «горностаи», «соболя», «норки», «выдры», У Московского царства долго не находилось конкурента в этой сфере. Первые американские корабли с заокеанской пушниной пришли в Европу только в 1536 году. Сохранилась гравюра 1576 года, в деталях повествующая о русском посольстве ко двору императора Священной Римской империи Максимилиана II. Бояре, окольничие и дьяки держат в руках драгоценные «сорока», связанные вместе соболиные шкурки. Среди 72 торговых рядов московского Китай-города в XVI-XVII вв. упомянуты соболиный и бобровый. Шведский посол де Родес, описывая Россию 1650-х годов, сообщает, что царь забирает десятую часть со всего добытого меха. Подобный налог назывался «сибирским платежом».


Таможни находились в Верхотурье, Тюмени, Таре, Мангазее. Сибирь была удалена от столицы на тысячи верст, поэтому назначенные в суровый край чиновники могли не бояться карающей руки Москвы. Размах коррупции на российских окраинах принимал невиданные размеры. Богатый край располагал к жадности даже своих непосредственных начальников. Воеводы нередко присваивали денежные средства, направленные из Москвы в качестве жалованья. Частым злоупотреблением была подмена пушнины – в Первопрестольную отправляли шкурки худшего качества, а себе присваивались самые лучшие. Воеводы Михаил Лодыженский и Иван Голенищев-Кутузов сколотили в Сибири завидное состояние – более 20 тысяч соболей. Инородцы постоянно жаловались на сборщиков ясака, хотя правительство требовало взимать налог «ласкою и приветом, а не жесточью и правежом».

В самом начале контакты с коренным населением Сибири были краткосрочными – самоеды перебрасывали меха через границу острога либо оставляли в условленном месте, а русские забирали товар. В результате обмена пришельцы из-за Урала снабжали туземцев  посудой, мукой, топорами, украшениями. Выгодность такой сделки коренные жители Сибири трактовали по-своему. В чукотской мифологии русские были сотворены исключительно для того, чтобы привозить северным народам дефицитные и неизвестные товары. Даже в конце XVIII века сибирский капитализм развивался медленно из-за неразвитости торговых путей и банковского дела – на транспортировку товаров уходили месяцы, а то и годы, в ходу была исключительно звонкая монета.


В России меха, выставленные на продажу, группировались вокруг крупнейших ярмарок, Нижегородской и Ирбитской. Отечественная пушнина занимала 80-90% от общего объема предложенного – в 1845 году в Нижний Новогород привезли пушнины на 2 миллиона 942 тысячи рублей серебром, в том числе русского происхождения на 2 миллиона 702 тысячи рублей. Соболя оставались крайне дорогими, и покупатель присматривался к бюджетной лисице – ее доставляли из окраинных районов империи, Польши, Закавказья, Средней Азии.

В Нижнем Новгороде оседали и сотни тысяч лисьих лап. Их с удовольствием приобретали китайские купцы из Кяхты, взамен поставлявшие в Россию чай. В 1840-е годы в Европе возник значительный спрос на пуховые шляпы, поэтому сибиряки отправляли на ярмарки «белую пуховую зайчину». Лучшие меха приобретались в Ирбите – там ярмарка начиналась в феврале, в конце охотничьего сезона, и располагалась ближе к местам промысла пушного зверя. Нижегородская ярмарка проводилась в теплое время, когда животные линяли, а качество меха страдало. Готовые меховые изделия в городе на Волге приобретали в основном сами же русские. Куницу, медведя и волка хорошо обрабатывали в Москве, Калуге и Астрахани, белку – в Каргополе, зайца – в Ярославле и Арзамасе.


Меха становилось настолько много, что в 1837 году власти запретили ввоз шкур выдры и куницы из Финляндии в Россию. Таможенные документы 1822 года облагали довольно высокой пошлиной импортные меха – за медвежьи брали 4 рубля с фунта, за енотовые 2 рубля, за львиные, леопардовые и зебровые по 5 рублей. Правда, промышленники не могли предугадать размеры животных популяций. Так, Российско-американская компания, имевшая монополию на добычу пушнины в районе Аляски, иногда только от добычи шкур получала  ежегодный доход в размере 4,5 миллионов рублей. Рыночная цена на мех калана в первой четверти XIX века выросла в три раза, что подстегивало «бизнесменов» расширять промысел. В 1820-е годы власти компании в два раза снизили  выплаты коренным народам тихоокеанского побережья – отныне за калана туземец получал 5 рублей вместо десяти, а за песца 50 копеек вместо рубля. Племена алеутов и других народов были вынуждены добывать зверя в два раза активнее, и к середине XIX века численность каланов значительно снизилась, а в начале XX века животные практически исчезли.

Александр Дюма-старший с удивлением отмечал, что меховой промысел в России становится предметом злоупотреблений: «Из-за великого множества волков, причинявших вред некоторым русским губерниям, обещано вознаграждение в пять рублей за каждого убитого волка; оно выдавалось по представлении хвоста. При ревизии 1857 года оказалось, что израсходовано сто двадцать пять тысяч рублей на эту премию.
Итак, волков было неправдоподобно много. Начали следствие, и выяснилось, что в Москве есть фабрика фальшивых волчьих хвостов, до того хитро изготовляемых, что лица, решавшие давать премию или нет, запросто вводились в заблуждение. По сему премия понизилась до трех рублей и выдается только по предъявлении всей головы целиком».


Только жители Астраханской губернии в 1898 году добыли почти 106 тысяч тюленьих шкур. Промысловики русского севера в середине XIX века охотились на моржей, нерпу, морского зайца, некоторые жители Архангельской губернии держали дома лисиц. Развитие внешнеторговых связей значительно расширяет ассортимент ввозимых в Россию мехов, и в тарифном списке 1892 года мы находим ягуара, виргинского хорька, кенгуру, ангорскую козу. На Лейпцигской ярмарке, славившейся самыми крупными в мире оборотами пушнины, становится все больше мехов из Северной Америки. Активнее стали охраняться леса и в самой России. Сибирский историк А.П.Щапов укорял власти, что  «…сохранение первобытного, непосредственно-натурального элемента в народной экономике, в основе тысячи народных поселений, в том виде, в каком они существуют, есть грубое, анахроничное продолжение первобытного, звероловческого состояния людей, есть остаток и наследие от всеобщей бедности древней России, находившей лишь богатство в соболиной казне и характеризовавшейся своими бобровничьими, сокольничьими и т.п. деревнями…» К началу XX века охота на пушного зверя постепенно теряет свое значение и становится уделом малых народов Сибири и Дальнего Востока.